Пројекат Растко ЦМС

Body

Демоны и другие мифологические существа, с разных точек зрения ближе к людям, чем к животным или богам, однако их смех стоят ближе к людям, чем к зверям или же к богам, смысл этого смеха явно нечеловеческий. И вот почему вопрос о том, какие из признаков человеческого смеха унаследованы демонами, а какие являются его полной противоположностью, напрашивается сам собой. Смех или улыбка демона чаще всего противоречит смешному: мотивом этим определяется, в первую очередь, взаимоотношение собеседников. Смехом демоны выражают свою властвующую позицию, позицию засмеявшегося, с одной стороны, и подчиненность человека находящегося в положении объекта смеха, с другой стороны. Такого рода смехом подчеркивается власть демонов.

В статье Магический смех Веселин Чайканович обращает внимание на то, что человеческий смех обрывает связь с миром умерших. Не один Чайканович пишет об этом; Пропп также отмечает, что в царстве теней нельзя смеяться: “смех - исключительная принадлежность жизни. Если бы герой, проникший в царство мертвых засмеялся, он был бы опознан как живой и уничтожен” (Пропп 1963: 101-102). Этим объясняется тот факт, что упыри, как ожившие мертвецы, не смеются, ни в литературных обработках фольклорных произведений допускающих творческое отклонение от первичного материала, ни в даже в современной постмодернистской прозе. Если учитывать двойственный характер некоторых персонажей, относящихся с одной стороны к демонам природы или к демонам судьбы, а с другой к покойникам, то замечание о демоническом смехе приводит к мысли о том, что этот смех находится в прямой связи с признаками демонов природы.

Демон своим смехом выражает не доброжелательность, а, скорее всего, победу над человеческим миром; его смех всего лишь имитация благородной улыбки, под которой скрываются настоящие замыслы демонов.

Манящий смех

В фольклорных текстах довольно редко встречаем манящую любовную улыбку. Включение данного мотива в литературные произведения, содержащие элементы народной мифологии, представляет собою одну из повествовательных разработок фольклорного источника, поскольку в фольклоре не существует психологически развернутых описаний сюжета зарождающейся любви и соблазнения человеческого и демонического существ. К тому же “демонически хронотоп мнимости” включает в себя смену неверного и верного видения действительности (Ајдачић 1991: 301-302). Демоническая красавица своей улыбкой манит человека, однако ее потусторонная натура, сначала скрытая, обнаруживается тогда, когда человеку уже не дано спастись.

В рассказе Купалов вечер Ореста Сомова (1831; опубликованном, как и прочие его рассказы на малорусские темы, под псевдонимом Порфирий Байский) прелестная “девушка”, на самом деле русалка, приглашает рыцаря присоединиться к ней на празднике Ивана Купалы. Ласково-жгучие взгляды девушки находят соответствие в ее имени - Услада, которое представляет женский вариант мужского имени Услад; в произведениях мифологов Чулкова, Глинки, Кайсарова и Хераскова это - имя бога пиршеств, в то время как в сентиментальных литературных произведениях начала века Услад - имя любовника-поэта.

Ласковая улыбка девушки не позволяет казаку из рассказа Киевские ведьмы Сомова (Новоселье, 1833) поверить в то, что мать возлюбленной - ведьма. Однако, концовка рассказа (гибель казака и его жены) свидетельствует о справедливости слухов, в которые герою не верилось. Манящую улыбку русалки встречаем в рассказе Гоголя Вий (Миргород, 1835). Хома Брут, на котором в небесах ездит верхом ведьма, видит с небесных высот смеющуюся русалку (“сверкающим смехом. Она вся дрожит и смеется в воде”). Этот смех предшествует превращению безобразной старухи в прелестную девушку. В рассказе Майская ночь (Вечера на хуторе близ Диканьки, 1831) русалка улыбается, однако своей улыбкой привлекает Левко не для того чтобы навредить ему, а чтобы попросить его помочь найти злую мачеху. Среди образов смеха в гоголевской Ночи перед Рождеством (1831) возникает смех, заставляющий героя посмотреть в глаза демоническому потусторонному миру: “какой-то злой дух проносил пред ним смеющийся образ Оксаны, говорившей насмешливо: “Достань, кузнец, царицыны черевики, выйду за тебя замуж!” В книге Сюжет Гоголя читаем: “Этот смех... на деле знаменует начало сказочного пути” (Вайскопф 1993: 66). Рассказчик, соединяя демоническое и психологическое видения, превратил замысел посредника, злого духа, воспользовавшегося образом Оксаны, в победу кузнеца над дьяволом. В рассказе Русалка Ивана Франко девочку, заключенную в темном доме, беспрестанно манит смех русалок из леса, так что она решает отправиться на их поиски. Автор комбинирует реально-психологическую мотивировку с фантастическими домыслами девочки.

Злобная улыбка

Злобная улыбка раскрывает наличие злого, демонического начала, не замечаемого заколдованной жертвой. Значение скрытой улыбки раскрывается благодаря включению элементов чудесного в быт, а также с помощью мотивов, предвосхищающих демоническую натуру в человеческом облике. Переходная функция данного микромотива наблюдается в его двойственной трактовке. Согласно взаимоотношениям автора или рассказчика-посредника и героя художественного текста развивается и процесс разоблачения истинной сути злобной улыбки.

Порою извращение улыбки приводит к раскрытию ее природы. Так, Олин в своем рассказе Странный бал подчеркивает, что в улыбке Вельского есть нечто необыкновенное, “одним словом, какое-то фантасмогорическое слияние горькой и грешной насмешки с обыкновенною игрою мускулов”. Автор намекает на то, что молодой, якобы добродушный весельчак, находится в близких отношениях с нечистой силою. Рассказ Уединенный домик на Васильевском, рассказанный Пушкиным записавшему и напечатавшему его Владимиру Титову (Северные цветы, 1829), изображает не что иное, как роковое вмешательство дьявольского Варфоломея в судьбу поддающегося влиянию Павла и его дальней родственницы Веры, в которую он влюблен. Описание издевательски настроенного Варфоломея после обращенного к нему требования Павла не ставить сети безгрешной, невинной Вере было прервано “каким-то адским смехом”. В образе дьявола в рассказе Бестужева-Марлинского Страшное гаданье (Московский телеграф, 1831) влюбленный герой не замечает черты нечеловеческого, хотя и видит его “злую усмешку презрения”, “коварную усмешку”. В минуту убийства мужа возлюбленной любовником-рассказчиком, лицо последнего изображено “с неизменною усмешкой”

Хохот демона

Хохот и ухмылка русалок, чертей, ведьм в литературных произведениях 19. века чаще всего сапроваждают появление демона. В ремарках к пьесе Ночь на распутье Луганского (Владимира Даля) русалки описываются как хохочущие существа, приходящие издалека, развлекающиеся или радующиеся возвращению заключенной русалки. Когда в рассказе Кумова постеля Олина герой и кум Вельзевула проходят мимо озера, которое является рубежом двух миров, за деревьями хохочут рогатые лешие, заполняющие собой и своим смехом демонический хронотоп рассказа. И в этом рассказе смех является одним из элементов, указывающих на присутствие демонов. Кроме того, смех, хихиканье и под. отражают иногда циничное или ироничное отношение демона к реалиям христианскоого культа. В Кумовой постели разбойник смеется при упоминании пахнущего ладаном договора с дьяволом. Смех разбойника, которого в аду настигнут страшные муки пронизан иронией по поводу связей дьяволского договора с церковной символикой.
В гоголевской Страшной мести обезумевшая Катерина с распущенными волосами и ножом в руках преследует своего отца-злодея и колдуна, в то время в темном лесу слышится смех, смешанный с плачем, - это рыдают и хохочут некрещенные дети. Таким образом смена чувств (страданья и насмешки) составляет часть демонической натуры.

В пьесе Ижорский Кюхельбекера Кикимора, русский Мефистофель и в то же время иронический наблюдатель действа, насмехается над влюбленным героем. В стихотворении, фантазии Лялечкина Канун Купала (1892) косматый леший - “бредет...звонко хохоча”.

Щекотка

Рассматривая основные характеристики лешего и других лесных демонов в верованиях восточных славян в своей книге Поэтические воззрения славян на природу А.Н. Афанасьев пишет, что щекотка изначально связывалась с резкими звуками: “От понятия издавать резкие звуки слово “щекотать” перешло к обозначению того действия, которым они вызываются, и именно к обозночению щекотанья, которым возбуждается громкий, непроизвольный смех” (Афанасьев 1868: 339). В восточнославянском фольклоре русалки манят людей и щекочут их, пока те не потеряют сознание или не умрут. Малурусское (лоскотуха) и белорусское (казытка) названия русалок говорят о склонности к щекотанию. В качестве примера верований в русальском щекотанье Зеленин приводит записи, сделанные Соколовым (Зеленин 1995: 156 и др.), Ивановым, а также рассказы Гоголя, Чубинского, Макарова и др. Он упоминает также о верованиях, связанных с щекотаньем при помощи груди, предполагая, что мотив железной груди - недавнего происхождения. В обряде изгнания русалки обращаются изображающей русалку с просьбой: Пощекочи меня! (Пропп 1963: 79-78). Опираясь на распространенное народное верование о русалках, щекочущих молодых мужиков, Орест Сомов в своем рассказе Русалка исходит из фольклорных мотивов. Покинутая девушка, русалка, щекочет изменяющего ей Казимира, и в итоге губит изменника-обольстителя. В примечаниях к тексту автор пишет о русалках следующее: “если поймают живого человека, то щекочут его до смерти”.

Сумасшедшая Катерина из гоголевского рассказа Страшная месть приближается к Днепру и рассказчик предупреждает ее о русалках: “Беги, крещеный человек! Уста ее - лед, постель - холодная вода; она защекочет тебя и утащит в реку”. Сборник Украинские мелодии Николая Маркевича включает в себя стихотворные обработки народных верований (1831). В финальной строфе стихотворения Русалки звучит предупреждение людям о том, что в Троицын день русалки щекочут людей до смерти, а также совет избегать тенистых деревьев или ржаного поля, не смотреть в воду, и оставаться в деревне. В рассказе Мельгунова Кто же он? демонический герой, похищающий девушку, умирает от того что его защекочивают существа из потустороннего мира.

Зловещий, и грозный хохот демона

Грубый, злобный хохот демона, приводяший человека к смерти или к убийству как греху, отождествляемому с духовной смертью, выражает торжество нечеловеческого над человеческим. Могущественный смех зловредного существа обычно сопутствует гибели человека. В рассказе Купалов вечер Сомова прелестная девушка превращается в безжалостное существо, убивающее увлеченного ею рыцаря. В Сказке о кладах Ореста Сомова гусар, одержимый поисками клада, в купальскую ночь отправился в лес, однако, заслышав страшные звуки, обратился в бегство, а вслед за ним “по всему лесу раздался такой страшный хохот, что даже и теперь у меня становятся от него волосы дыбом.”Зловещая сила смеха подчеркивается в двух самых близких к романтике Тика (Гиппиус 1924: 34) рассказах-”трагедиях” Гоголя. В рассказе Вечер накануне Ивана Купалы во время ночных поисков клада Петро, сорвавший цветок и приблизившися к сундуку, услышал позади себя “хохот, более схожий с змеиным шипеньем”. Включением звука которие издает ядовитое пресмыкающееся, в описание смеха предвосхищается ужасное убийство мальчика, брата избранницы Петра. Когда кровь невинного ребенка брызнула в лицо Петру “Дьявольский хохот загремел со всех сторон”. Грозный смех в рассказе раздается еще раз - в момент, когда Петро вспоминает о своем преступлении: “.. и он засмеялся таким хохотом, что страх врезался в сердце Пидорки. “Вспомнил, вспомнил!” - закричал он в страшном веселье. Гоголь сознательно связывает преступление и смех, причем в первом случае он связывает этот смех с самими демонами, подстрекающими героя к совершению преступления, во втором - с преступником, грозный смех которого свидетельствует о потере человеческого начала. Человеческий смех автор вводит в конце рассказа: “Смейтесь; однако ж не до смеха было нашим дедам”. Рациональное, критическое отмежевание от суеверия имеет двусмысленный характер: с одной стороны, оно говорит о отрицании суеверия как такового, с другой, рассказанное здесь вполне вероятно.

Влюбленная Татьяна в пятой главе пушкинского Евгения Онегина видит страшный сон, послуживший Надеждину толчком к написанию недоброжелательного отзива о байронизме, напечатанного в “Вестнике Европы” (1828) под псевдонимом “экс студент Никодим Недоумко”. В этом сне между грозными, поднимавшими шум чудовищами, Татьяна узнает и своего Евгения, пытается сбежать и закричать, однако это ей не удается.

И взорам адских привидений
Явилась дева; ярый смех
Раздался дико; ... (5,19)

Бешеный смех, как одно из главных доказательств существования демонического мира, а также присутствие Евгения среди чудовищ предупреждают Татьяну.

Бестужев Марлинский в своем рассказе Страшное гаданье (1831) описывает адский смех (хохот) человека-черта, приведшего героя-рассказчика на собственную могилу. В рассказе Белый человек (1831) Сумарокова черт, направляющий кучера в речной омут, хохочет, когда лошадь останавливается у самого берега. В рассказе Заезжий гость неизвестного автора, опубликованном в святочном номере журнала, дедушка с незнакомцем отправляется за вином, однако по пути он догадывается, что имеет дело с нездешним миром. Он понимает что рядом того, что рядом с ним находится черт смеющися все громче и громче.

В 1837 Загоскин публикует сборник рассказов ужасов Вечера на Хопре, якобы записанных в один осенный вечер 1806 года. В рассказе Концерт бесов любовник приходит на странный концерт своей возлюбленной, певицы, где постепенно, к своему ужасу, обнаруживает вокруг себя одних лишь мертвецов. После того, как ему отрывают ногу и хотят выбросить его из театра, раздаются хохот и громкое рукоплескание. В сборник Вечера на Хопре включен также рассказ с элементами легенды о Пане Твардовском, чародее, продавшем свою душу дьяволу, рассказ, о котором не упоминают ни М. Алексеев в своей книге о славянских литературных взаимосвязях, ни Ю. Бегунов в работе о чернокнижнике Твардовском. В рассказе Загоскина Ночное путешествие хохот раздается в момент сообщения разбойнику о часе, который уже наступил и в который он должен предать свою душу сатане.

Рассказ Семья вурдалака написан Алексеем Толстым на французском языке, в виде документальной истории рассказываемой дворянином светским дамам. Встреча с вурдалаками помещена на Балканы, откуда вурдалаки пошли по европейскому миру, благодаря путевым заметкам Фортиса, мистификациям Мериме, и т. д. Действие происходит в сербской деревне, где возникаю взаимные чувства между светским господином и местной красивецей. Проезжая через эту деревню по прошествии времени, господин останавливается в ней, однако он еще не знает, что девушка стала вурдалаком. Вурдалацко-любовная улыбка Зденки исчезает в миг прикосновения к ней крестика возлюбленного (“черты ее, все ещо, правда, прекрасные, искажены смертной мукой, что глаза ее не видят и что ее улыбка - лишь судорога агонии на лице трупа”).

Русалки, будучи утопленницами, манят людей в свой подводный мир, однако сами не пытаются вернуться в прежнюю жизнь. В стихотворении Мея Русалка, водяное существо всплывает из озера в ненастье и с тоской приближается к родной деревне. Увидев церковь и заслышав церковное пение, русалк чувствует желание помолиться, однако из ее уст слышится лишь хохот. Несмотря на поощряемое воспоминаниями желание, она не может вернуться обратно, поскольку ее демоническая натура полностью вытеснила ее человеческие черты. Русалка потеряла дар речи, а также возможность общаться с Богом.

Покинутая о обманутая девушка в стихотворении Мара безумна Коринфского (1894) в вечер накануне Ивана Купалы заходит в лес и, увидев своего возлюбленного с копытами и хвостом, обращается в бегство, в то время как ей вслед раздается “зычный хохот”.

В поэме Пан Бурлай Андрея Подолинского, красавица-русалка уводит в Днепр пана Бурлая после чего слышится злобный смех. Главная героиня стихотворения Волшебница Подолинского исчезает с хохотом в момент, когда привлеченные песней легковерные люди приближаются к мнимому блеску. Кюхельбекер в пьесе Ижорский показывает Ижорскому смеющегося Кикимору в момент убийства героем его верного спутника Веснова.

Ужасный, дикий, злобный, безмумный, сумасшедший, зловредний, скверный, чертовский, адский, горький, бесчувственный смех, хихиканье, хохот, ухмылка, отражают природу демона а так же само представление писателя о народной демонологии. Приведенные примеры касаются вопросов соотношения фольклора с литературой и литературных произведений между собой, вопроса о пределах литературных влияний и мн. др.

Литература

• Ајдачић, Д.: Демонски хронотопи у усменој књижевности, Македонски фолклор, 47, 1991, 289-302.
• Алексеев, М. П.: Славянские литературные связы, Ленинград, 1968.
• Афанасьев, А.: Поэетические возрения на природу, т.2, Москва, 1868.
• Бегунов: Сказания о чернокнижнике Твардовском в Польше, на Украине и в России и новонайденая “История о Пане Твардовском”, Советское славяноведение, 1983, 1, 78-90
• Вайскопф, М.: Сюжет Гоголя, Москва, 1993.
• Виноградова, Л.Н.: Звуковые стереотипы поведения мифологических персонажей, Голос и ритуал, Москва, 1995, 20-23.
• Гиппиус, В.: Гоголь, Ленинград, 1924.
• Зеленин, Д. К.: Очерки руской мифологии: Умершие неестественною смертью и русалки, Москва, 1995 (2.изд.)
• Лотман, Ю. М.: Проблема художественного пространства в прозе Гоголя, Ученые записки Тартуского государственного университета, 1968, вып. 209, 5-50.
• Манн, Ю. В.: Поэтика Гоголя, Москва, 1988.
• Манн, Ю. В.: Динамика русского романтизма, Москва, 1995.
• Пропп, В. Я.: Русские аграрные праздники, Ленинград, 1963.
• Толстой, Н.И.: Каков облик дьявольский?, Язык и народная культура. Очерки по славянской мифологии и этнолингвистике, Москва 1995, 250-269.
• Чајкановић, В. Магични смеј, Сабрана дела из српске религије и митологије, Београд, 1994, 1, 292-314.