Вадим Модзалевский

Иван Чарныш и Михаил Милорадович

Киевская старина, 1905, т. 88. — с. 131-135

В дополнение к помещенному нами в Киевской Старине 1904 года (март, апрель май) очерку деятельности генеральнаго судьи Ивана Чарныша, предлагаем найденный нами среди бумаг А. М. Лазаревскаго (в библиотеке университета св. Владимира) документ, служащий иллюстрацией к тем событиям, которыми сопровождалось водворение Михаила Милорадовича в Гадяче, после того, как Чарныш был назначен генеральным судьей. Сведения, заключающияся в документе, относятся к 1715 году и были собраны и оффициально записаны на комышанском сотенном уряде (гадяцкаго полка) тем самым сотником Иваном Крупкою, который вскоре после этого был смещен с уряда Милорадовичем[1]. Местечко Комышная принадлежала к ранговым имениям гадяцких полковников, но Чарныш и после своего назначения генеральным судьей, не хотел отказаться от владения ею и тем вызвал крутыя и решительныя меры со стороны Милорадовича, который, как это видно из документа, прислал сюда своего “рохмистра” с двумя волохами для отобрания Комышной от Чарныша. Явившись в Комышную, “рохмистр” и его два помощника “казали” всех “граждан” комышанских “избити”, а затем заарестовали те подводы, которыя были присланы от Чарныша “по пашню” и для возки дерева. Повидимому, в момент появления посланных Милорадовичем в Комышную, здесь происходили хозяйственныя работы по распоряжению Чарныша, несмотря на то, что это было глубокой осенью, а указ о назначении Милорадовича в Гадяч состоялся еще 10-го июля. Народ, испитавший на себе всю тяжесть державства Чарньша, льстил себя надеждой, что новый гадяцкий полковник будет для него более легким паном, и потому открыто выражал свою радость по поводу удаления из Гадяча Чарныша. Вскоре, однако, жители комышанские и другие поняли, что они попали лишь из огня да в полымя, но в ноябре 1715 года, т. е. тогда, когда Милорадович только еще вступал в управление гадяцким полком, были случай открытаго выражения общаго довольства. Так Стефан Яценко, бывший комышанский сотник, и некоторые другие козаки, его “единомишленники”, вовсе не негодовали на “рохмистра”, а напротив, расхаживали среди комышан, “шаблю под полою держачи и кии в руках носячи”, и побуждали своих односельчан, чтобы те Чарныша “зневажали”, говоря следующия слова: “Тепер час маете, всяк за свое говорете, а его (т. е. Чарныша) не бойтеся!” Сам Яценко при этом не упустил случая ругнуть (не раз, вероятно) Чарныша “матерними бридкими” словами, к которым прибавил: и еслибы тут появился судия, — и в очи не повстидився би его зневажити за свою жаль!” Не все, однако, комышане были так храбры на словах, как Яценко, который, вероятно, был чемъ-то сильно обижен Чарнышем (весьма возможно, что тот его сместил с сотничества и отдал этот уряд Крупке): многие понимали, что Чарныш если и потерял полковничество, то не потерял своего положения и Силы, как генеральный судья и свойственник гетмана, и потому многие из громады “отводили” Яценка, чтобы тот не безчестил Чарныша, но за это и сами себе “зневаги достали”, а Яценко не унимался: “Я ему на всяком местцу тепер ровен; и що хвалится он мене в Глухов отсилати то вперед я его на шибенице видетиму, и за сее не боюся; еще и пред светвеликого государя чолом на его битиму, же мене на армате держал невинне!”

Дело едва не дошло до междоусобной брани между “подводянами и гражданами” которые караулили первых, не пуская их никуда из “месца”, отчего те даже терпели голод... Чарныш, узнав обо всем происходящем в Комышной, счел за лучшее посоветовать своим бывшим подданным, все оставивши, “здоровье свое хоронячи, уходити”...

Кроме дерзливых слов Яценка, комышанский уряд записал еще некоторыя действия комышан, которыя так или иначе казались ему непозволительными по отношению к генеральному судье. Козак Иван Зенкувский, например, допытывался у дворового десятника Олексы Баса, зазвавшы его во двор Яценков: откуда судейские “господари” брали дерево на строение, подозревая, что оно взято у кого-либо насильно, и не смотря на то, что Олекса “праведно” сказалъ, что это дерево было куплено “за гроши”, Зенкувский “бил его по щоках без милости”, грозя и приказывая, чтобы тот сказал, что дерево “дарма в лесах людских рубано” и из него “двори, млини, комори и токи строено”... Семен Волошин, слуга Милорадовича, присланный последним в Комышную “на резидинцию”, запрещал войту и подданным ходить до двора Чарныша и отдавать ему послушенство, “приказуючи, аби его знали, а пана судии больше не слухали”; кроме того, Волошин пересмотрел “на току” все сборы, приставил к ним четырех сторожей и отобрал к себе ключи; то же самое сделано было им и в Остаповке; было все пересмотрено во “дворце”, отобраны ключи, всюду поставлены сторожа, дворнику не оставлено даже “йисти мало”; лошади, стоявшие, “на стане”, были прогнаны и велено сторожам не давать им сена...

Комышанский уряд и записал этот “зухвалний и бунтовничий поступок” комышан, которые “смели и важилися, честь его милости пана судии енерального испражняючи, досаждати, ругати и уближати”, при чем можно думать, что этот протокол был составлен под давлением на сотенный уряд со стороны Чарнышевого урядника Ив. Ставицкого. Это видно из простодушнаго признания писаря “на тот час” Комышанскаго, местнаго иерея Дмитра Калиновича, который, выгороживая, очевидно, на всякий случай, свое участие в этом деле прямо сознается, что списывал протокол с черновика, даннаго ему Ставицким, без бытности старшины, а сам он, иерей, “тому же не сведом”.

*

Року тисяча сем сот пятогонадцят, ноеврия осмого дня.

На ратуши комишанской, пред нами: Иваном Крупкою — сотником, Трохимом Гречаним — атаманом городовым, Федором Дирдою — войтом, Дорошем Гриценком — бурмистром, зухвалний бувтовничий поступок комишан, которие смели и важилися, честь его милости пана судии енералного испражняючи. досаждати, ругати, уближати, которих речи тут нижей описалисмо.

Присланний от пана полковника гадяцкого рохмистр з двома волохи в Комишную казал всех граждан избити, и до двора пана суденного асаули громаду пригнавши, подводи все и якие по пашню от пана судии присланни були, а на остатние деревне било наложено,— заарештовали и держали целие сутки, стерегучи все городом; где и Стефан Яценко, бивший сотник комишанский, з единомишленниками своими Иваном Зенкувским, Яковом Ковтуном, Грицком Римаренком, хорунжим сотником Семеном Передереенком, шаблю под полою держачи и кии в руках носячи, народ побужали, аби его милость пана судию зневажали, мовлячи: Тепер час маете, всяк за свое говорете, а его не бойтеся!” И сам Яценко, матерно лаючи бридкими словами, мовил; “Еслиби тут появился судия — и в очи не повстидився би его зневажити за свою жаль!” И любо некоторие змежи громади отводилн (его), аби не безчестил (судию),— и за тое еще себе зневаги достали: “Я ему на всяком местцу ровен; а що хвалится он мене в Глухов отсилати, то вперед я его на шибенице видетиму,— и за сее не боюся; еще и пред свет великого государя чолом на его битиму, же мене на армате держал невинне”. И тилко било пришлось до междуусобной брани подводянам з гражданами, же самих и бидло их караулячи, понудили и поморили, не пускаючи из местця некуди; а когда дано ведати пану судии о том, тогда присланно, абы, все оставивши, здоровя свое хоронячи, уходили.

Иван Зенкувский десятника дворового Олексу Баса, зазвавши в двор Яценков, допитовался, вудки (откуда) деревню господаре судейские на строение бирали, которий сказал, праведно, же за гроши купованая; и за тое по щокахь бил без милости, грозячи и приказуючи ему, аби казал, что дармо в лесах людских рубано и двори, млини, комори и токи строено.

Семен Волошин, слуга пана полковника гадяцкаго, присланний в Комишную на резидинцию, войтове заказует и грозит до двора пана суденного не ходити и подданним не велит послушенства отдавати, приказуючи им, аби его знали, а пана судии болше уже не слухали; на току в Комишной всего збора пересмотрел и сторожу, человека чтирох, поставил и ключи поотбирал.

В Остаповце также, до дворця зехавши, все переглядил и ключи поотбирал, дворникови и йисти и мало не оставил, сторожею всюди пообводил, коне, на стаяе стоячие, казал вон вигонити и сена не давати сторожам загрозил.

Мы теди вишеписанная старшина обявленний на ратуши кгвалтовний поступок и чинячиеся долегливости его милости пану судии енералному од его милости пана полковника гадяцкого велелисмо записати и печатю городовою закрепити. Року и дня нижей писанного.

(Печать).

Другим почерком. Любо и писалем я сий протест, которих нижей речоних старшини и людей подписалем, однак я з мазаного паперу в дворе комишанском чрез Ивана Ставицкого, слугу пана судии енералного, сие переписалем без битности старшини комишанской; а я тому не сведом.

Иерей Дмитро Калинович, на тот час писар комишанский.

1 Киев. Стар. 1904 г., апр., стр. 21.