Светлана Толстая

К понятию культурных кодов

Словари русского языка дают следующие дефиниции термину и понятию код: “Список условных сокращений, например, для переписки по телеграфу, для сигнализации. Телеграфный код. Сигнальный код. Коммерческий код” (Ушаков 1934); “Система условных знаков и сокращений, употребляемых для сообщений по телеграфу, радио, для сигнализации и т. п. Телеграфный код. Сигнальный код. Приходил начальник связи штаба перелета. Мы согласовывали коды, переговорные таблицы. В радиограмме сообщалось по коду, что эсминец "Мощный"сорван с якорей льдом” (БАС 1956); “1. Система условных знаков или сигналов для передачи (по каналу связи), обработки и хранения (запоминания) различной информации. 2. Система условных знаков или сигналов для передачи сведений по телефону, телеграфу, радио и т. п.” (МАС 1982). Мы видим, что словари еще не фиксируют тех значений слова код, в которых сегодня это слово широко употребляется (ср. генетический код, штрих-код, дресс-код, кодовый замок и т. д.), и тем более — тех специальных значений, которые встречаются в работах по культурной антропологии и этнолингвистике, таких как растительный код, зоологический код, пищевой код, астрономический код, космологический код и т. п. Именно этим последним значениям посвящены настоящие заметки. Несколько лет тому назад А. К. Байбурин и Г.А. Левинтон сделали попытку разобраться в “культурологических” употреблениях слова код, систематизировать и осмыслить их (1998). В их статье разные значения слова код (и особо форма множ. числа коды) соотнесены на основе семиотических понятий плана выражения и плана содержания и далее на основе введеных Ельмслевом понятий формы и субстанции, т. е. выделяются четыре разных употребления (значения) слова код/коды, коды, определяемые 1) по характеру субстанции плана содержания (мифологический сюжет, изложенный на языке космологическом, охотничьем, аграрном и т. д.), 2) по субстанции плана выражения (музыкальный, жестовый, хореографический, словесный и т. д. коды), 3) по форме плана содержания (свадебный код в погребальном обряде или погребальный код в свадебном, когда “цитируются” целые тексты или крупные фрагменты обряда), 4) по форме плана выражения (разные “жанровые” и стилистические разновидности одного субстанционального кода, например, для словесного кода — прозаический, стихотворный и песенный коды, для акционального — жестовый и хореографический и т. п.). В этой статье содержатся очень важные наблюдения и соображения, из которых я бы особенно выделила следующие: “Относительно этих кодов (системы кодов) полезно отметить несколько обстоятельств. Во-первых, как кажется, никто не пытался сколько-нибудь систематически обозреть их состав, количество и соотношение, не говоря уже о дедуктивном исчислении, которое могло бы претендовать на полноту. Попытки делались лишь для некоторых фрагментов <...> Между тем неизвестно не только количество различных кодов, но и то, говорим ли мы в разных контекстах об одном и том же коде под разными названиями или о разных кодах — например, последние два из приведенных нами терминов (предметный и вещевой коды) встречаются в описаниях обрядов, но означают ли они одно и то же или разные феномены, можно выяснить, только проанализировав соответствующие контексты. <...> Во-вторых, коды могут, в свою очередь, быть разграничены по многим признакам. <...> Назовем два, которые можно рассматривать как разновидности более общего признака: "простота vs сложность". Первый признак — это "наличие/отсутствие стратификации", он противопоставляет одноуровневые коды (языки) многоуровневым. Жестовая коммуникация членится только на синтагматические элементы, тогда как вербальная опирается на сложно организованный код со многими уровнями (их количество по-разному оценивается в разных школах и контекстах). С другой стороны, по сравнению с кодом поэтических текстов, естественный язык выступает как сравнительно простой код. Второй признак... — это "гомогенность vs синкретичность". Коды внутри синкретического текста (обряда) могут, в свою очередь, быть синкретичными: песенный код совмещает вербальный и музыкальный коды, танец — музыкальный (инструментальный или вокальный) и пластический (жестовый, телесный). Даже в пантомимических действиях (телесный код), не сопровождаемых ни музыкой, ни словесным текстом, совмещаются две разных системы выражения: мимика и жестикуляция” (Байбурин, Левинтон 1998: 247–248), В настоящих заметках я хотела бы продолжить обсуждение понятия кода вообще и культурных кодов в частости.

Все согласятся с тем, что код — это набор знаков, служащих для выражения некоторого содержания, построения текстов (сообщений). Единичное обозначение еще не составляет кода (например, изображение женской и мужской фигуры на дверях туалета или красный и синий знак на кранах с горячей и холодной подои вряд ли можно назвать кодом, в крайнем случае, это примеры простейшего, элементарного кода). Но какие требования предъявляются к такому набору, или какими свойствами должен такой набор знаков обладать? Прежде всего, это требование гомогенности, т. с. знаки (элементы кода) должны быть субстанционально однородными. Если мы на пешеходном переходе встречаем сигналы светофора, которые сопровождаются звуковыми сигналами, то мы должны говорить не о гетерогенном коде, а об одновременном использовании двух разных кодов — цветового и звукового (акустического). В некоторых случаях к ним присоединяется и третий код — изобразительный, когда на фоне зеленого цвета светофора появляется изображение человека. Точно так же, когда мы говорим о синкретичности текста (сообщения), например, текста обряда, мы имеем в виду совмещение в нем элементов разных кодов, а не некий единый синкретичный код, составленный из субстанционально разнородных элементов. Следовательно, синкретизм — это свойство текстов (сообщений), а не языка (кода). Итак, первое условие — это субстанциональная гомогенность (однородность) элементов кода, их материальной формы.

Однако что считать субстанцией знаков, как и на каком уровне абстракции ее определять? Прежде всего, природа знаков может быть по-разному определена в зависимости от того, имеем ли мы в виду материальную субстанцию самих передаваемых знаков или характер их восприятия получателем (адресатом) и способ их передачи отправителем (адресантом). Когда говорят, например, о визуальном или акустическом кодах, имеют в виду характер их восприятия адресатом, при этом сами знаки могут быть в случае визуального кода — предметом, изображением, надписью, жестом и т. п., а в случае акустического кода — только звуками, в случае одористического кода — только запахами и т. д. Для отправителя (адресанта) тот же, скажем, звуковой знак может быть продуктом речевого “действия” (крик), физического действия (стук) и т. п.

Еще важнее уровень абстракции, на котором определяется субстанция знаков. В известной статье Н.И. Толстого “Из грамматики славянских обрядов” (1982) дано многократно цитируемое в литературе определение обряда как текста, составленного из элементов трех разных кодов — акционального (обрядовые действия), реального (предметного) и вербального (слова и тексты на естественном языке). Воообще говоря, если добавить к этому перечню музыкальный и изобразительный код, то этого будет достаточно для описания любого обряда (т. с. каждый элемент любого обряда однозначно может быть отнесен к одному из этих кодов). Более того, при еще более высоком уровне абстракции и вербальный, и музыкальный, и изобразительный коды могут быть распределены между акциональным для отправителя (произнесение слов и текстов, пение или игра на музыкальном инструменте, создание или демонстрация изобразительной картинки) и предметным для получателя (продукт речи — слово, текст, продукт музыкального действия — звук, песня, продукт изобразительного действия — картинка, изображение, поза и т. д.).

Если, однако, спуститься вниз по линии абстракции, то каждый из названных уровней может быть представлен как некоторая сложная структура, отдельные элементы или фрагменты которой будут субстанционально (по своей физической, материальной природе) различны. В самом деле, что такое реальный (или предметный) код в схеме Н.И. Толстого? Он объединяет все, что в философском, логическом смысле может быть понято как предмет (и противопоставлено предикату, признаку). Но в него входят не только предметы в обыденном смысле слова (природные, как камень, звезда, река, или артефакты, как веник, одежда, веретено), но и человеческие существа (исполнители обряда, адресаты, зрители и т. д.), животные (ср. обряды вождения коня, похорон лягушки и т. п.), растения (дерево, зелень, зерно, плоды и т. д.), явления природы (дождь, засуха, радуга), мифологические персонажи, высшие силы и т. п. Все это “предметы”, но все это субстанционально, онтологически разные предметы. То же относится к акциональному коду, который включает в себя как разнообразные физические действия разной степени сложности, с применением орудий или без них (ср. поклон, битье посуды, обливание водой и т. д.), так и целые микрообряды (принесение бадияка, украшение свадебного деревца, обряжение покойника и т. п.). Особенно сложным устройством отличается то, что называется в схеме Н.И. Толстого вербальным кодом (разные жанровые формы словесных элементов обряда), о чем дальше будет сказано подробнее. Каждый из названных кодов низшего уровня (“подкодов”) может быть, в свою очередь, подразделен на подкоды еще более низкого уровня (например, для одежды в рамках предметного кода могут быть релевантны признаки цвета, формы, способа изготовления и др.).

Из сказанного следует, что то, что мы называем субстанцией, имеет разные значения в зависимости от уровня обобщения и онтологической (материальной) природы знаков, составляющих код. Тем не менее требование субстанционального единства, субстанциональной гомогенности кодов остается в силе. Коды, которые определяются на основании субстанциональной общности их элементов можно назвать субстанциональными кодами. Таковы простейшие коды (телеграфный, цветовая уличная сигнализация, цифровые коды и т. п.), таковы и более сложные коды (предметный, вещный код обряда, персонажный, вербальный код и т. д.).

Какие еще требования предъявляются к коду и его элементам, кроме субстанциональной гомогенности (однородности)? Очевидно, что элементы кода должны быть не только однородными по своей природе, но они должны отличаться и некоторым содержательным (семантическим или функциональным) единством, должны составлять в некотором роде систему (или ряд), должны быть связанными определенными отношениями друг с другом. Так, цвета составляют цветовую гамму и определенным образом соотносятся друг с другом (не говоря уже о цветовой символике), числа образуют натуральный ряд (некоторые из них получают символические значения), знаки на карте объединяются в легенду соответственно их формальным признакам (кружки, треугольники, прямоугольники, ромбы, окрашенные или контурные и т. д.); растения, животные, природные объекты, человеческие существа объединяются в некоторые классы и группы, соотносятся по разным формальным, семантическим (символическим) и функциональным признакам. Таким образом, второе условие кода — системность, которая обусловлена системной категоризацией человеческим сознанием соответствующих онтологических областей реальной действительности. Принцип системности, следовательно, характеризует как докодовую организацию знаков, так и их вторичную, кодовую функцию. Например, цветовая гамма — это некая докодовая система (ряд), а в уличной сигнализации действует новая система (код), в которой красный цвет означает запрет движения, зеленый — разрешение и желтый — перемену сигнала.

Наконец, важнейшим свойством кода, как и любого отдельного знака, является его конвенциональность, т. е. “договоренность” пользователей о значении знаков: чтобы кодовые обозначения могли быть восприняты адресатом, он должен уметь их прочесть, т. с. владеть кодом, знать значения, приписанные его элементам, их сочетаниям и т. д.

Если мы теперь перейдем к тому, что условно называется культурными кодами, то увидим, что в этом случае и субстанциональная природа, и гомогенность, и системность имеют существенно иное содержание и иной характер. Когда мы говорим, например, о растительном коде культуры (ср. растительный код “основного мифа”), то “субстанцию” этого кода составляют не только и не обязательно сами растения, но прежде всего те ментальные образы, которые с растениями в целом или отдельными растениями связаны. Точно так же в случае зоологического кода, его элементы — это не обязательно сами животные, это могут быть и их изображения, и их языковые номинации, и их стереотипы и коннотации. Главное здесь не форма выражения, а смьислю Поэтому такие коды могут быть (условно) названы концептуальными кодами, и их “субстанцией” следует считать некоторые ментальные сущности, единицы смысла (концепты, идеи, мотивы), которые соотносятся с разными материальными воплощениями этого смысла. Именно эта ментальная субстанция (субстанция плана содержания, по Ельмслеву) концептуальных кодов удовлетворяет требованию гомогенности, тогда как их материальная субстанция (субстанция плана выражения, по Ельмслеву) негомогенна. Концептуальные коды могут одновременно воплощаться в разные субстанциональные коды. Например, концептуальный птичий код невесты в свадебном комплексе эксплицируется в нескольких субстанциональных кодах: предметном (ср. роль живой или жареной курицы в свадьбе), изобразительном (ср. птичьи украшения каравая или мотивы вышивки), вербальном (языковые номинации невесты, песни с соответствующими мотивами и т. д.). Интересные примеры такого рода разбирает О.А. Пашина (некоторые вслед за О.А. Терновской) в своей статье о взаимодействии культурных текстов жатвы и свадьбы (Пашина 2000). Речь идет о свадебных мотивах в жатвенной обрядности восточных славян, для выражения которых применяются разные коды: языковой (вербальный) — из ржаных колосьев плели косу (женский символ), а при уборке овса оставляли на поле бороду (мужской символ); предметный — па Смоленщине последний сноп ржаного поля одевали в женскую одежду, а на овсяном поле — в мужскую (соответственно им присваивали женское и мужское имя — Солоха и Овсей, т. е. снова прибегали к вербальному коду); локативный — чучела Солохи и Овсея сажали в красный угол, традиционный локус жениха и невесты па свадьбе; акциональный — при окончании жатвы совершается ритуальная инсценировка свадьбы тех или иных лиц; персонажный — в Полесье, по наблюдениям О.А. Терновской, дожинальный венок надевали на девушку, воспринимавшуюся как невеста; часто последний сноп сжинает обязательно незамужняя девушка; в Подолии девушек, сопровождающих девушку с дожинальным венком па голове, называли дружками, как и подруг невесты в свадьбе (снова вербальный код). Наконец, свадебные мотивы весьма характерны для жатвенных песен (срезание колосьев выступает в них в качестве метафоры утраты девичества и перехода девушки в замужнее состояние); к тому же нередко жатвенные песни адресуются холостому парню и магически побуждают его к браку (т. е. имеют брачную прагматику). Мы видим, что несколько субстанциональных кодов (предметный, акциональный, персонажный, локативный, вербальный) привлекаются к созданию синкретичного жатвенного обрядового текста, но все они манифестируют один, общий для них концептуальный код свадьбы и подчиняются задаче актуализации свадебных мотивов. Одновременно это пример взаимодействия двух обрядовых текстов — жатвенного и свадебного, явление своего рода “цитирования” одного текста в другом. Однако неединичность, системность обращения к символическому языку свадьбы заставляет трактовать такие случаи именно как феномен концептуального кода, элементами которого (означающими, формой) служат семантические составляющие (мотивы) свадьбы, которые одновременно оказываются означаемыми (содержанием) нескольких различных субстанциональных кодов.

Некоторой аналогией концептуального кода в культуре может быть системная метафора в языке: ср. использование военных мотивов и военной терминологии в спорте (сражение, поединок, поражение, победа, нападение, оборона, атака, защита и т. д.), растительной терминологии в обозначениях родственных отношений (ветвь, родословное древо, молодая поросль, корни рода и т. д.), анатомической терминологии в номинации географических объектов (горный хребет, подошва горы, устье реки и т. д.) или в номинации деталей предметов (головки, носики, ушки, усики, глазок, щечки, спинка, ручки, ножки и т. д.), пищевых понятий и терминологии в сфере этики (скоромные слова, диад, карел, молочная (частушка) 'непристойная', масляга 'безобразник и сквернослов', серб. мрсник 'грешник', яросл. сальник 'любитель ухаживать за женщинами' и т. п.), этнонимии в обозначениях метеорологических явлений, насекомых, болезней, предметов (цыганский дождь 'дождь при солнце', цыганское солнце 'луна', прусаки 'тараканы', мордовка 'деталь ткацкого стана' и т. п., подробнее см. работы Е.Л. Березович) и т. д. В отличие от единичных метафорических номинаций в языке и индивидуальных культурных метафор, такие метафоры, как и концептуальные коды, имеют системный, групповой характер (система мотивирующих единиц целиком переносится па другую область действительности и получает вторичную номинационную функцию). При этом, как правило, переносятся и воспроизводятся (полностью или частично) не только индивидуальные свойства каждого элемента кода, по и системные характеристики целого (за каждым элементом кода стоит весь код).

Одним из важнейших свойств концептуальных кодов культуры как раз и является их вторичность: элементы кода, имеющие свое определенное “докодовое” значение, вторично используются в коде для обозначения других объектов и сущностей. Например, растение (калина) становится символическим обозначением невесты (либо в песне, либо в виде реальной ветки ягод калины, либо в виде языковой номинации). При этом первичная, собственно растительная семантика калины не утрачивается, она сосуществует и взаимодействует со вторичной семантикой 'невеста'.

Говоря о культурных кодах, мы должны различать два разных аспекта. Во-первых, нас может интересовать сам код, первичные значения его элементом, их культурные (символические) потенции, условия и возможности их переноса на другие денотативные области. Показательным здесь будет сам набор этих других областей: например, для культурной семантики растений будут важны все случаи кодирования разнообразных объектов растительными знаками. Во-вторых, нас должны интересовать свойства “принимающей стороны”, причины и условия применения к ней каждого конкретного кода и сам набор используемых по отношению к ней кодов: например, для культурного стереотипа невесты существенно, что по отношению к ней используются растительный (деревья, ягоды, цветы), птичий, астрономический и др. коды. Культурные коды, таким образом, информативны в обоих направлениях: изучая растительный код культуры, мы одинаково углубим свои представления о свойствах и характеристиках, приписываемых растениям, и свойствах и характеристиках, приписываемых их новым означаемым (например, персонажам свадебного обряда). Но наиболее интересны взаимные семантические переклички донорской и реципиентной областей, само сближение двух разных сфер действительности и соответствующих ментальных представлений и интерпретаций. Если в поэзии такое сближение относится к области индивидуальных поэтических тропов, то в народной традиции такие явления можно было бы считать не индивидуальными, а регулярными тропами мифопоэтического языка. Что касается самого явления кодирования и перекодирования в культуре, т. е. функций культурных кодов, то пока мы можем говорить об этом только в самых общих чертах: иносказание, повторное кодирование на другом языке может быть способом табуирования или магического усиления, но в любом случае оно представляет собой один из важнейших механизмов систематики, классификации, таксономического упорядочения и категоризации мира (путем сравнения, соотнесения разных фрагментов действительности).

В заключение несколько слов о вербальном коде культуры. Очевидно, что это всего лишь один из субстанциональных кодов культуры, ибо речь идет о любых языковых (словесных) формах (слове, термине, имени, клише, паремии, фольклорном тексте, приговоре, проклятии, ритуальном диалоге и т. д.), объединяемых только звуковой субстанцией своих знаков. Тем не менее, конечно, нас интересуют не только способы включения вербальных компонентов в культурный контекст и их функции в этом контексте, но и возможности самого языка развивать и выражать культурные значения (проблема культурной семантики и ее взаимоотношения с общеязыковыми, повседневными значениями, возникновение и развитие культурных значений), а с другой стороны — способы и характер взаимодействия языка с другими кодами культуры, их системное и функциональное соотношение и распределение (изо-функциональность, взаимная дополнительность, дублирование и г. п.), их сочетаемость (и рамках синкретичных текстов). При этом мы не должны забывать, что язык — не просто один из кодов культуры, а ее первоначальная основа, которая всегда стоит за любым другим культурным знаком, к какому бы субстанциональному коду он ни относился, ибо все выражаемое культурными текстами может быть выражено и средствами языка. По словам Р.О. Якобсона (1985: 379), “семиологическая традиция по меньшей мере всегда зависит от стоящей за ритуалом языковой системы, которая переходит от поколения к поколению. Очевидно, что язык является составной частью культуры, но в рамках культуры в целом он функционирует как ее подструктура, фундамент и универсальное средство. <...> Некоторые своеобразные черты естественного языка связаны с тем особым местом, которое занимает язык по отношению к культуре; в этой связи прежде всего следует отметить раннее усвоение языка детьми, а также тот факт, что известные лингвистам языки мира — как древние, так и современные — своей фонологической и грамматической структурой никак не отражают степень культурного развития общества”.

• Байбурин, Левинтон 1998 — А.К. Байбурин, Г.А. Левинтон. Код(ы) и обряд(ы) // Кодови словенских култура. Београд, 1998. Бр. 3. Свадба, с. 239–257.
• БАС 1954 — Словарь современного русского литературного языка: В 17т., т. 5. М.; Л., 1954. МАС 1982 — Словарь русского языка. 2-е изд.: В 4 т., т. 2. М., 1982.
• Пашина 2000 — О.А. Пашина. К вопросу о взаимодействии культурных текстов: жатва и свадьба // Кодови словенских култура. Београд, 2000. Бр. 5. Земљорадња, с. 86–97.
• Толстой 1982 — Н.И. Толстой. Из “грамматики” славянских обрядов // Типология культуры. Взаимное воздействие культур [Ученые записки Тартуского гос. ун-та, вып. 576 (Труды по знаковым системам, т. 15)]. Тарту, 1982, с. 57–71.
• Ушаков 1934 — Толковый словарь русского языка / Под ред. Д.Н. Ушакова, т. 1. М., 1934.
• Якобсон 1985 — Р.О. Якобсон. Лингвистика в ее отношении к другим наукам // Р.О. Якобсон. Избранные работы. М., 1985, с. 369–420.

Светлана Михайловна Толстая: К понятию культурных кодов // Сборник статей к 60-летию Альберта Кашфуловича Байбурина. Studia Ethnologica АБ 60. – Санкт-Петербург, 2007. – с. 23–31.